Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и
описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим
чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Никто души моей не знает
И
чувств моих не могут
описать.
Без фактов
чувств не
опишешь.
Но не стану
описывать этого адского, нестерпимого
чувства и этого сознания грязи и мерзости.
Впрочем, нечего
чувства описывать.
О! я не стану
описывать мои
чувства, да и некогда мне, но отмечу лишь одно: может быть, никогда не переживал я более отрадных мгновений в душе моей, как в те минуты раздумья среди глубокой ночи, на нарах, под арестом.
Я
описываю тогдашние мои
чувства, то есть то, что мне шло в голову тогда, когда я сидел в трактире под соловьем и когда порешил в тот же вечер разорвать с ними неминуемо.
— О, как мало знают те, которые никогда не любили! Мне кажется, никто еще не
описал верно любви, и едва ли можно
описать это нежное, радостное, мучительное
чувство, и кто испытал его хоть раз, тот не станет передавать его на словах. К чему предисловия, описания? К чему ненужное красноречие? Любовь моя безгранична… Прошу, умоляю вас, — выговорил наконец Старцев, — будьте моей женой!
Конца этой сцены я не берусь
описывать; я и так боюсь, не оскорбил ли я
чувства читателя.
Но то первичное
чувство, которое я здесь
описываю, я не считал в себе христианской добродетелью и достижением.
Ночь была тихая, светлая, и воздух благорастворенной вливал в
чувства особую нежность, которую лучше ощущать, нежели
описать удобно.
Итак, Ихменевы переехали в Петербург. Не стану
описывать мою встречу с Наташей после такой долгой разлуки. Во все эти четыре года я не забывал ее никогда. Конечно, я сам не понимал вполне того
чувства, с которым вспоминал о ней; но когда мы вновь свиделись, я скоро догадался, что она суждена мне судьбою.
Видно только было, что горячее
чувство, заставившее его схватить перо и написать первые, задушевные строки, быстро, после этих первых строк, переродилось в другое: старик начинал укорять дочь, яркими красками
описывал ей ее преступление, с негодованием напоминал ей о ее упорстве, упрекал в бесчувственности, в том, что она ни разу, может быть, и не подумала, что сделала с отцом и матерью.
— И какое это счастье, — продолжала она с
чувством, — уметь писать, что чувствуешь и думаешь, и как бы я желала иметь этот дар, чтоб
описать свою жизнь.
Рассказал ей все;
описал ей Полозовых, мужа и жену — впрочем, больше распространялся насчет собственных
чувств — и кончил тем, что назначил ей свидание через три дня!!! (с тремя восклицательными знаками).
И я рассказал ему все и
описал, все свои прекрасные
чувства. Я даже теперь краснею при этом воспоминании.
Белые ночи… Что может быть лучше петербургской белой ночи? Зачем я лишен дара писать стихи, а то я непременно
описал бы эти ночи в звучных рифмах. Пепко пишет стихи, но у него нет «
чувства природы». Несчастный предпочитает простое газовое освещение и уверяет, что только лунатики могут восхищаться белыми ночами.
Кто
опишет горестные
чувства Милославского, когда он вступил во внутренность храма, где в первый раз прелестная и невинная Анастасия, как ангел небесный, представилась его обвороженному взору? Ах, все прошедшее оживилось в его воображении: он видел ее пред собою, он слышал ее голос… Несчастный юноша не устоял против сего жестокого испытания: он забыл всю покорность воле всевышнего, неизъяснимая тоска, безумное отчаяние овладели его душою.
Но не станем
описывать этой диконеобузданной сцены, из которой читатель ничего бы не вынес, кроме тягостного, неприятного
чувства.
Трудно
описать то ощущение, какое переживаешь каждый раз в боевых местах: это не страх, а какое-то животное
чувство придавленности. Думаешь только о собственном спасении и забываешь о других. Разбитая барка промелькнула мимо нас, как тень. Я едва рассмотрел бледное, как полотно, женское лицо и снимавшего лапти бурлака.
Во всех романах до подробностей описаны
чувства героев, пруды, кусты, около которых они ходят; но,
описывая их великую любовь к какой-нибудь девице, ничего не пишется о том, чтò было с ним, с интересным героем прежде: ни слова о его посещениях домов, о горничных, кухарках, чужих женах.
Я, Петр Игнатьевич и Николай говорим вполголоса. Нам немножко не по себе. Чувствуешь что-то особенное, когда за дверью морем гудит аудитория. За тридцать лет я не привык к этому
чувству и испытываю его каждое утро. Я нервно застегиваю сюртук, задаю Николаю лишние вопросы, сержусь… Похоже на то, как будто я трушу, но это не трусость, а что-то другое, чего я не в состоянии ни назвать, ни
описать.
Митя. Как он
описывал все эти
чувства!
Другие, напротив, именно отличаются уменьем изображать предметы и так прекрасно их
описывают, что они представляются слушателям как живые и вследствие того легко возбуждают в душе их глубокое
чувство.
Так, много раз
описывает он дорогу, уже знакомую читателям, много страниц занимает подробным изображениям своих
чувств, уже не в первый раз появляющихся в его душе.
Защитник Смирняев не отрицал виновности Урбенина; он просил только признать, что Урбенин действовал под влиянием аффекта, и дать ему снисхождение.
Описывая, как мучительно бывает
чувство ревности, он привел в свидетели шекспировского Отелло. Взглянул он на этот «всечеловеческий тип» всесторонне, приводя цитаты из разных критиков, и забрел в такие дебри, что председатель должен был остановить его замечанием, что «знание иностранной литературы для присяжных необязательно».
В «Севастопольских рассказах» Толстой
описывает солдат на знаменитом четвертом бастионе. «Вглядитесь в лица, в осанки и в движения этих людей… Здесь на каждом лице кажется вам, что опасность, злоба и страдания войны проложили следы сознания своего достоинства и высокой мысли и
чувства».
Глубоко серьезными глазами ребенка смотрит Толстой на жизнь. И, как в ребенке, в нем так же совершенно нет юмора. Рисуемое им часто убийственно смешно, но
чувство смешного достигается чрезвычайно своеобразным приемом: как будто внимательный, все подмечающий ребенок смотрит на явление,
описывает его, не ведаясь с условностями, просто так, как оно есть, — и с явления сваливаются эти привычные, гипнотизировавшие нас условности, и оно предстает во всей своей голой, смешной нелепице.
Он беззастенчиво копался в его прошедшем, которое знал как товарищ,
описал парижскую жизнь, банкротство, безденежье, тягость, которую испытывал барон фон Зайниц благодаря этому безденежью, и кончил хвалебною песнью госпоже Пельцер, которая пожертвовала
чувством братской любви в пользу
чувства справедливости, возмездия за проступок…
Здесь она, со слов только что полученного ею от Висленева письма,
описывала ужасное событие с гордановским портфелем, который неизвестно кем разрезан и из него пропали значительные деньги, при таких обстоятельствах, что владелец этих денег, по
чувству деликатности к семейной чести домовладельца, где случилось это событие, даже не может отыскивать этой покражи, так как здесь ложится тень на некоторых из семейных друзей домохозяев.
Не берусь
описать нахлынувшего на меня
чувства умиленной благодарности, религиозного восторга и невыразимой бурной радости…
А переносимся мы, главное, потому, что, какие бы чуждые нам события ни
описывал Гомер, он верит в то, что говорит, и серьезно говорит о том, что говорит, и потому никогда не преувеличивает, и
чувство меры никогда не оставляет его.
Мы не будем
описывать в подробности его перипетии. Это может занять много места, а между тем у человеческого пера едва ли хватит силы выразить галопирующее
чувство, охватившее сердца влюбленных. Клены и вязы сада при доме Горбачевых одни были свидетелями и первого признания, и последующих любовных сцен между Семеном Ивановичем и Еленой Афанасьевной.
Эйхлер говорил с таким убеждением, с таким жаром злодейского восторга, так живо
описал свои планы, что у старика отошло сердце, как от вешнего луча солнца отходит гад, замиравший в зиму; огромные уши зашевелились под лад сердца, словно медные тарелки в руках музыканта, готового приударить ими под такт торжественной музыки. Пожав руку племяннику, Липман произнес с
чувством тигрицы, разнежившейся от ласк своего детенка...
Желая скорее
описать свои новые
чувства двоюродному брату, он искал его между гостей, но, к удивлению своему не найдя его, спросил у одного из своих молодых соотечественников о причине этого отсутствия. Вопрошаемый, бывший дальний родственник баронессе, объяснил, что она отказала Густаву от дому за неловкое представление им роли жениха, даже до забвения будто бы приличия.
Заплакала тут Селинова искренними слезами. Собеседница слушала ее с жадным участием; ей
описывали собственные ее
чувства.
Какое во мне
чувство было, я
описать не умею!
Она несвязно
описывала ему и глушь леса, и свои
чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и всякую минуту перерываясь в своем рассказе, говорила: «нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал всё, чтò она хотела сказать.
— Ей-Богу, не упрямство! Я не могу вам
описать, какое
чувство, не могу…